Меня нельзя допускать к архиву Дневников.
Мне слишком больно.
Дневник 25-тилетней девушки под ником Fahrengeit.
Лист
Тяжело запечатлеть вольное падение листа. Еще тяжелее заснять это самое падение листа, если режиссер фильма Стефан Морисс. Лист постоянно падал не так как того хотел режиссер и, по его требованию, на съемочной площадке было сконструировано дерево. Дерево на вид ничем не отличалось от настоящего, листы на нем были настоящее настоящих, но, увы, это не исправило ситуацию. Специально нанятый работник в нужный момент цеплял один из листов и тот падал. Падал так, как хотелось ему самому, но отнюдь не так как хотелось Мориссу.
Никто из персонала не знал, почему их режиссер переименовал себя из Стивена в Стефана. Последний же болезненно реагировал на попытки называть его Стивеном даже от своей мамы. Тем временем он стал Стефаном в надежде хоть в чем то ассоциироваться с польской культурой. В своей безумной любви к Роману Полански и к его творчеству он стремился быть как можно ближе к нему. Он не раз посетил Польшу, однако от встречи с мастером отказался, хоть и была у него однажды такая возможность. Он считал себя недостойным такой чести. Кроме того, что он ему скажет при встрече? Другое дело, когда сам Роман при знакомстве скажет «Как же, как же… наслышаны. Если бы у меня и был ученик, я бы хотел, чтобы им были вы!»
Пока же до осуществления этой розовой мечты было достаточно далеко. Для начала не мешало бы снять падения листа именно так как того хотел Морисс. Сюжет был снять за 3 месяца, а с этим чертовым листом они возились уже 3тий день. Съемочная группа порядком устала. Все без исключения втихаря подумывали поочередно то об увольнении, то о высказывании шефу всего, что на душе за эти дни наболело. У «срывателя листов» болели руки, а сам он подозревал, что вскоре на дереве не останется ни одного листика. Сценарист пожимал плечами - в сценарии не было написано, как именно должен падать лист. Кроме того, он не видел никакой принципиальной разницы как он упадет. Ассистент режиссера устала приносить ему все новые чашки кофе. Это было совершенно бесполезное занятие. Режиссер даже и не думал их пить, вместо этого, он переворачивал их, одну за другой, в очередном приступе ярости. Сам же Морисс хотел заплакать. От обиды и безысходности. Чем он, потенциальный ученик Романа Полански, заслужил такое наказание - работать с такими бестолковыми людьми. Эти идиоты даже не пытались понять его. Им было совершенно безразлично, каковым будет фильм.
Под конец дня раздраженный Стефан Морисс, под крики: «Убирайтесь прочь! Все! Бездари! Всех уволю!», разогнал всех и остался на съемочной площадке один. Он долго сидел в своем режиссерском кресле и… плакал. Не видать ему встречи с Полански. Никогда мастер не услышит о таком режиссере Стефане Мориссе и о его гениальном фильме. Потом он вспомнил, что нервы дороже и, твердо решив успокоиться, решил пройтись.
После того, как все ушли, съемочная площадка выглядела еще более грязной. Стаканы от кофе, перевернутые им самим в гневе, листы, неудачно упавшие и заслужившие этим негодование режиссера, палка с острым длинным крючком, которым цеплялись и срывались листья, камера, сценарий- все осталось там, где их бросили работники, спеша домой и не удосужившись положить все на места. А зачем, спрашивается? Завтра будет новый день и новые листы и к работе можно будет приступить сразу же, не тратя времени на поиск орудий труда.
Стефан встал, вытер слезы и начал прогулку. Однако она продолжалась недолго. Не успев пройти и семи шагов, режиссер поскользнулся на одном из искусственных листов и упал. Он почувствовал острую, пронизывающую боль в основании затылка. Вскоре, кожей на затылке он почувствовал, как растекается под ним теплая, густая жидкость. Режиссер хотел закричать, но силы уходили. Впрочем, как и боль. Как ни странно, Морисс не нашел лучшего занятия, чем думать. Сначала, он задался вопросом на что он упал. После недолгих размышлений он пришел к выводу, что на ту самую палку-листе - срывалку. Зла на парня, который оставил ее здесь он не держал - эту мысль он даже не удостоил вниманием. Вместо этого он занялся вопросом - почему он еще видит, ведь ранения в основании затылка очень часто являются причиной потери зрения. Не найдя ответ он перешел к следующему вопросу - почему он еще жив? Увы, но на этот вопрос он тоже не мог ответить. Зато он стал утешать себя мыслью, что мастер обязательно узнает о нем. Пусть не так, как он этого хотел, но узнает. Наверняка завтра пресса опубликует душещипательную историю о режиссере не успевшем снять свой самый гениальный фильм. Тем более что этот режиссер умер на съемочной площадке.
Тишина на съемочной площадке пугала его. Она как будто окутывала его, пытаясь поскорее поглотить, оставить в себе. «Интересно,- подумал Морисс - А существуют ли призраки? А если существуют, буду ли я одним из них». Внезапная, отчасти дурацкая мысль вселила в Стефана маленький луч надежды на то, что даже если он и умрет, то умрет не окончательно. Вздохнув с облегчением, он стал было мечтать как, будучи призраком, будет летать по съемочной площадке, наблюдая за работой все новых и новых мастеров. Возможно, со временем к нему даже кто-то присоединится. Подумав над этим еще минуту, он мысленно рассмеялся. Какой бред. Конечно же, он не умрет, ведь есть душа, а она вечна. А призраки… это действительно смешно.
Все эти мысли отвлекали его от главного вопроса - почему он еще жив? Судя по тому, что лужа крови была довольно большой - теплую жидкость он уже чувствовал в области поясницы - он потерял очень много крови. Тем временем, тишина зала становилась все более и более угрожающей. Он не возражал против того, что она его проглотит, он всего лишь хотел, чтобы это произошло как можно быстрее. В отчаянной попытке доказать себе что еще хоть что-то зависит от него, он решил воспроизвести какой то звук. Он пытался крикнуть, да так, чтобы его крик разорвал эту тишину, но изо рта ни вырвалось ни звука. Потом он решил опрокинуть что- то, но, как оказалось, верхняя часть его тела его не слушалась. Последней надеждой были ноги. Режиссер попытался вспомнить расположение аппаратуры на площадке. По идее, слева от него должна была быть камера. Если собраться с силами, ее можно опрокинуть.
Не долго думая, в отчаянном рывке он дернул ногой. Нога наткнулась на препятствие и камера, шатаясь в надежде приобрести утерянное равновесие, упала. Грохот раскатами раздался по территории всего зала. Этот шум принес режиссеру неимоверное облегчение. Тишина, встревоженная таким событием, еще не скоро придет в себя и забудет тем временем о нем. А он сможет за это время спокойно умереть.
Прошло несколько секунд, пока Морисс наконец не заметил его. Тяжелый силиконовый лист грузно падал с искусственного дерева. Но как он падал… Видимо, камера, падая, зацепила что-либо из оборудования, тем самым всполохнув дерево. Лист падал медленно, выписывая зигзаги в воздухе. Он был восхитителен в своем вольном падении.
Стефан Морисс зачаровано смотрел на падение листа. К сожалению, не в состоянии поднять голову, он не видел, как тот приземлился, но почему- то он был уверен, что приземление его было прекрасным. И тут он почувствовал, что пришло его время. Напоследок он подумал о том, что ему не очень то и важно, что о нем напишет пресса. Не очень важна и реакция работников, которые как ни в чем ни бывало завтра придут на работу. Он еще раз взглянул на то место, где недавно был лист и, облегченно вздохнув, как будто бы нашел ответ на вопрос почему он не умер раньше, умер.
Тяжело запечатлеть вольное падение листа. Еще тяжелее заснять это самое падение листа, если режиссер фильма Стефан Морисс. Лист постоянно падал не так как того хотел режиссер и, по его требованию, на съемочной площадке было сконструировано дерево. Дерево на вид ничем не отличалось от настоящего, листы на нем были настоящее настоящих, но, увы, это не исправило ситуацию. Специально нанятый работник в нужный момент цеплял один из листов и тот падал. Падал так, как хотелось ему самому, но отнюдь не так как хотелось Мориссу.
Никто из персонала не знал, почему их режиссер переименовал себя из Стивена в Стефана. Последний же болезненно реагировал на попытки называть его Стивеном даже от своей мамы. Тем временем он стал Стефаном в надежде хоть в чем то ассоциироваться с польской культурой. В своей безумной любви к Роману Полански и к его творчеству он стремился быть как можно ближе к нему. Он не раз посетил Польшу, однако от встречи с мастером отказался, хоть и была у него однажды такая возможность. Он считал себя недостойным такой чести. Кроме того, что он ему скажет при встрече? Другое дело, когда сам Роман при знакомстве скажет «Как же, как же… наслышаны. Если бы у меня и был ученик, я бы хотел, чтобы им были вы!»
Пока же до осуществления этой розовой мечты было достаточно далеко. Для начала не мешало бы снять падения листа именно так как того хотел Морисс. Сюжет был снять за 3 месяца, а с этим чертовым листом они возились уже 3тий день. Съемочная группа порядком устала. Все без исключения втихаря подумывали поочередно то об увольнении, то о высказывании шефу всего, что на душе за эти дни наболело. У «срывателя листов» болели руки, а сам он подозревал, что вскоре на дереве не останется ни одного листика. Сценарист пожимал плечами - в сценарии не было написано, как именно должен падать лист. Кроме того, он не видел никакой принципиальной разницы как он упадет. Ассистент режиссера устала приносить ему все новые чашки кофе. Это было совершенно бесполезное занятие. Режиссер даже и не думал их пить, вместо этого, он переворачивал их, одну за другой, в очередном приступе ярости. Сам же Морисс хотел заплакать. От обиды и безысходности. Чем он, потенциальный ученик Романа Полански, заслужил такое наказание - работать с такими бестолковыми людьми. Эти идиоты даже не пытались понять его. Им было совершенно безразлично, каковым будет фильм.
Под конец дня раздраженный Стефан Морисс, под крики: «Убирайтесь прочь! Все! Бездари! Всех уволю!», разогнал всех и остался на съемочной площадке один. Он долго сидел в своем режиссерском кресле и… плакал. Не видать ему встречи с Полански. Никогда мастер не услышит о таком режиссере Стефане Мориссе и о его гениальном фильме. Потом он вспомнил, что нервы дороже и, твердо решив успокоиться, решил пройтись.
После того, как все ушли, съемочная площадка выглядела еще более грязной. Стаканы от кофе, перевернутые им самим в гневе, листы, неудачно упавшие и заслужившие этим негодование режиссера, палка с острым длинным крючком, которым цеплялись и срывались листья, камера, сценарий- все осталось там, где их бросили работники, спеша домой и не удосужившись положить все на места. А зачем, спрашивается? Завтра будет новый день и новые листы и к работе можно будет приступить сразу же, не тратя времени на поиск орудий труда.
Стефан встал, вытер слезы и начал прогулку. Однако она продолжалась недолго. Не успев пройти и семи шагов, режиссер поскользнулся на одном из искусственных листов и упал. Он почувствовал острую, пронизывающую боль в основании затылка. Вскоре, кожей на затылке он почувствовал, как растекается под ним теплая, густая жидкость. Режиссер хотел закричать, но силы уходили. Впрочем, как и боль. Как ни странно, Морисс не нашел лучшего занятия, чем думать. Сначала, он задался вопросом на что он упал. После недолгих размышлений он пришел к выводу, что на ту самую палку-листе - срывалку. Зла на парня, который оставил ее здесь он не держал - эту мысль он даже не удостоил вниманием. Вместо этого он занялся вопросом - почему он еще видит, ведь ранения в основании затылка очень часто являются причиной потери зрения. Не найдя ответ он перешел к следующему вопросу - почему он еще жив? Увы, но на этот вопрос он тоже не мог ответить. Зато он стал утешать себя мыслью, что мастер обязательно узнает о нем. Пусть не так, как он этого хотел, но узнает. Наверняка завтра пресса опубликует душещипательную историю о режиссере не успевшем снять свой самый гениальный фильм. Тем более что этот режиссер умер на съемочной площадке.
Тишина на съемочной площадке пугала его. Она как будто окутывала его, пытаясь поскорее поглотить, оставить в себе. «Интересно,- подумал Морисс - А существуют ли призраки? А если существуют, буду ли я одним из них». Внезапная, отчасти дурацкая мысль вселила в Стефана маленький луч надежды на то, что даже если он и умрет, то умрет не окончательно. Вздохнув с облегчением, он стал было мечтать как, будучи призраком, будет летать по съемочной площадке, наблюдая за работой все новых и новых мастеров. Возможно, со временем к нему даже кто-то присоединится. Подумав над этим еще минуту, он мысленно рассмеялся. Какой бред. Конечно же, он не умрет, ведь есть душа, а она вечна. А призраки… это действительно смешно.
Все эти мысли отвлекали его от главного вопроса - почему он еще жив? Судя по тому, что лужа крови была довольно большой - теплую жидкость он уже чувствовал в области поясницы - он потерял очень много крови. Тем временем, тишина зала становилась все более и более угрожающей. Он не возражал против того, что она его проглотит, он всего лишь хотел, чтобы это произошло как можно быстрее. В отчаянной попытке доказать себе что еще хоть что-то зависит от него, он решил воспроизвести какой то звук. Он пытался крикнуть, да так, чтобы его крик разорвал эту тишину, но изо рта ни вырвалось ни звука. Потом он решил опрокинуть что- то, но, как оказалось, верхняя часть его тела его не слушалась. Последней надеждой были ноги. Режиссер попытался вспомнить расположение аппаратуры на площадке. По идее, слева от него должна была быть камера. Если собраться с силами, ее можно опрокинуть.
Не долго думая, в отчаянном рывке он дернул ногой. Нога наткнулась на препятствие и камера, шатаясь в надежде приобрести утерянное равновесие, упала. Грохот раскатами раздался по территории всего зала. Этот шум принес режиссеру неимоверное облегчение. Тишина, встревоженная таким событием, еще не скоро придет в себя и забудет тем временем о нем. А он сможет за это время спокойно умереть.
Прошло несколько секунд, пока Морисс наконец не заметил его. Тяжелый силиконовый лист грузно падал с искусственного дерева. Но как он падал… Видимо, камера, падая, зацепила что-либо из оборудования, тем самым всполохнув дерево. Лист падал медленно, выписывая зигзаги в воздухе. Он был восхитителен в своем вольном падении.
Стефан Морисс зачаровано смотрел на падение листа. К сожалению, не в состоянии поднять голову, он не видел, как тот приземлился, но почему- то он был уверен, что приземление его было прекрасным. И тут он почувствовал, что пришло его время. Напоследок он подумал о том, что ему не очень то и важно, что о нем напишет пресса. Не очень важна и реакция работников, которые как ни в чем ни бывало завтра придут на работу. Он еще раз взглянул на то место, где недавно был лист и, облегченно вздохнув, как будто бы нашел ответ на вопрос почему он не умер раньше, умер.